Удивительно, как меня угораздило посмотреть этот старый советский фильм - "Мать Мария", наткнувшись на него случайно на просторах Интернета. Да еще и 21 декабря - в день рождения главной героини, монахини Марии (Скобцовой), известной из учебников по литературе как Елизавета Юрьевна Кузьмина-Караваева. Но еще удивительней, как смог режиссер Сергей Николаевич Колосов снять в те годы такое кино - правдивое, выверенное единственно верной нотой - нотой сострадания.
Про мать Марию чуть позже, сначала хочется высказать, что меня больше всего потрясло в фильме. Может, помните, несколько лет назад вышла книга протоиерея Георгия Митрофанова "Трагедии России. Запретные темы истории XX века", в которой он сделал попытку реабилитировать советского генерала Власова, в 42-м году перешедшего на сторону нацистов. Архиерейский синод РПЦЗ выступил тогда с заявлением в поддержку этой книги, вот цитата из него: "На вопрос: "Был ли ген. А.А. Власов и его сподвижники - предателями России?", мы отвечаем - нет, нимало. Все, что было ими предпринято - делалось именно для Отечества, в надежде на то, что поражение большевизма приведет к воссозданию мощной национальной России. Германия рассматривались "власовцами" исключительно как союзник в борьбе с большевизмом". О, сколько копий было сломано в выяснении, кто здесь прав. Создавалось впечатление, что все потомки эмигрантов благодарно восприняли такую вот историческую интерпретацию. Почему-то горько становилось от этого, хотелось доказывать и отстаивать очевидные в своей детской простоте вещи: то, что Родина - понятие такое же святое, как мать, что ее нельзя предавать, даже если она сама предаст тебя. А как докажешь? А тут вдруг в советском фильме 1982 года такая сцена. Франция, приют для русских беженцев, вторая мировая война. Старый эмигрант, дворянин, потерявший сына во время революции, отказывается верить, что тот погиб. Старик ждет встречи, в этом смысл его жизни. И встреча наступает, но… Сын приходит к отцу в фашистской форме. И - "Матушка, велите этому человеку уйти, у меня нет сына!" Не помогают отчаянные крики: "Папа, остановись, мы можем больше не увидеться! Я всего лишь переводчик!". Русский старик не может простить своему ребенку предательства Родины, которая скомкала их собственные жизни. И вот зачем, скажите, нужна такая подача исторического материала советскому режиссеру, который, казалось бы, должен быть заинтересован в том, чтоб представить всех эмигрировавших "буржуев" малодушными иудами? Наверное, затем, что Колосов сам фронтовик, а фронтовикам нипочем никакие идеологические заказы. А еще - как пойти против очевидного? Как снимать иначе, если главная героиня фильма, мать Мария - не только дворянка, эмигрантка, православная монахиня, но и героиня французского Сопротивления, укрывавшая от фашистов евреев и советских солдат, бежавших из плена, сама принявшая смерть в газовой камере в концлагере Равенсбрюк. Если ее сын Юра, тоже арестованный гестаповцами и отказавшийся служить в армии Власова, погиб в Бухенвальде. Служение на семи ветрах Упрекнуть создателей фильма можно разве что в том, что мать Мария выглядит на экране не монахиней, а бунтаркой и чуть ли не социалисткой. Можно даже объяснить это тем, что иначе Колосову не дали бы вообще снимать подобное кино - как, действительно, запретили ему снимать на эту тему телесериал. Но все-таки упрек был бы несправедливым. Потому что монашество Скобцовой именно таким и было - нестандартным, индивидуальным, личным. Митрополит Евлогий (Георгиевский) возлагал большие надежды на постриг Елизаветы Юрьевны: "Я обрадовался и мечтал, что она сделается основоположницей женского монашества в эмиграции". Но вскоре ему пришлось разочароваться и констатировать, что "монашество аскетического духа, созерцания, богомыслия, то есть монашество в чистом виде, в эмиграции не удалось. Говорю это с прискорбием, потому что аскетическое монашество - цвет и украшение Церкви, показатель ее жизненности". Однако примечателен такой случай. Однажды митрополит Евлогий и мать Мария ехали вместе в поезде и, стоя у окна, любовались все время изменяющимися видами. Владыка, широким движением руки указал на бескрайные поля: "Вот Ваш монастырь, мать Мария!" И в этом восклицании - вся суть ее служения. Как она сама говорила: "Перед каждым человеком всегда стоит необходимость выбора: уют и тепло его земного жилища, хорошо защищенного от ветра и от бурь, или же бескрайнее пространство вечности". И на этих бескрайних просторах она отказалась от себя, не имела даже уютного монастырского угла, жила так, как будто ей не принадлежит вообще ничего в этой жизни. Открывала бесплатные столовые, дома для престарелых, приюты для бездомных. При этом деньги брала в долг, многое старалась делать сама, своими руками, находила таких же бескорыстных помощников. Церковь Покрова на улице Лурмель была устроена в бывшей конюшне, мать Мария писала иконы, делала вышивки, шила для священника облачение. "Вы думаете, что я бесстрашная, - говорила она. - Нет, я просто знаю, что это нужно и что это будет. Я просто чувствую по временам, что Господь берет меня за шиворот и заставляет делать, что ОН хочет. Так и теперь с этим домом. С трезвой точки зрения это безумие, но я знаю, что это будет. Будет и церковь, и столовая, и большое общежитие, и зал для лекций, и журнал. Со стороны я могу показаться авантюристкой. Пусть! Я не рассуждаю, а повинуюсь..." Это не просто натянутая маска благочестия - это взращенная на крови форма жизни. Это не убеждение даже, а состояние, обретенное у постели умирающей дочери. Там же, у смертного одра двухлетней Насти Елизавета Юрьевна набросала записку: "Сколько лет, всегда, я не знала, что такое раскаянье, а сейчас ужасаюсь ничтожеству своему. Ещё вчера говорила о покорности, все считала властной обнять и покрыть собой, а сейчас знаю, что просто молиться-умолять я не смею, потому что просто ничтожна. Рядом с Настей я чувствую, как всю жизнь душа по переулочкам бродила, и сейчас хочу настоящего и очищенного пути не во имя веры в жизнь, а чтобы оправдать, понять и принять смерть. О чем и как не думай, - большего не создать, чем три слова: "любите друг друга", только до конца и без исключения, и тогда все оправдано и вся жизнь освещена, а иначе мерзость и тяжесть". И вот эта деятельная любовь вполне отражена в фильме Колосова. Взять хотя бы сцену, где монахиня приходит в общежитие к рабочим, а ей бросают обидное: "Вместо того, чтоб болтать языком, лучше бы пол помыла!" И она молча берет в руки ведро и тряпку. Одна разве что есть существенная ошибка. Когда гестаповец Гофман арестовывал матушку Марию, то он, по воспоминаниям её матери Софьи Борисовны, сказал: "Вы больше не увидите свою дочь. Вы плохо её воспитали. Она помогает нашим врагам. Она помогает евреям". Мать ответила: "Она христианка, для неё нет ни эллина, ни иудея. Она помогает всем! И если бы Вы были в беде, то она помогла бы и Вам!". В фильме тоже есть эта сцена. И там монахиня бросает фашисту: "Уж Вам-то я бы никогда не помогла". А на самом-то деле было иначе - мать Мария улыбнулась и сказала ему: "Пожалуй, помогла бы". "Любить до конца и без исключения - иначе мерзость и тяжесть". Мать Мария вошла в газовую камеру накануне Пасхи, 31 марта 1945 года. Есть версия, что она вошла туда добровольно, поменявшись нашивками с приговоренной к смерти женщиной - и это тоже вошло в фильм Сергея Колосова. 16 января 2004 года Священный синод Вселенского патриархата в Константинополе причислил монахиню Марии (Скобцову) к лику святых. ЕВГЕНИЯ ПАВЛЫЧЕВА От редакции Когда верстался этот номер, пришло известие, что 11 февраля в Москве на 91-м году жизни скончался известный режиссер театра и кино, сценарист, народный артист РСФСР и СССР, лауреат нескольких орденов и премий СССР Сергей Николаевич Колосов. Царствие Небесное новопреставленному рабу Божиему Сергию. Газета «Воскресные вести», № 2 (124) февраль 2012 г.
Источник: ПРИ ЦИТИРОВАНИИ ССЫЛКА НА АВТОРА СТАТЬИ ОБЯЗАТЕЛЬНА! |
